плохо развертывалось… Тогда молодой рабочий Потапов взял знамя в руки, после чего был поднят с ним высоко над головами».
О демонстрации у Казанского собора писал впоследствии и сам Георгий Валентинович Плеханов — один из первых революционеров-марксистов, чье имя носит сейчас улица, идущая от Невского проспекта мимо Казанского собора. Чье имя носит и Ленинградский Горный институт, где когда-то учился Георгий Валентинович.
«В то время, — писал он, — у всех была в памяти демонстрация, ознаменовавшая весною 1876 года похороны убитого тюрьмою Чернышева. Она произвела очень сильное впечатление на всю интеллигенцию, и все лето того года мы, что называется, бредили демонстрациями. Но в той демонстрации рабочие не принимали участия… И вот рабочим захотелось сделать свою демонстрацию… Рабочие уверяли нас, что если хорошо взяться за дело и выбрать для демонстрации праздничный день, то на нее соберется до 2 000 рабочих.
…Еще за несколько дней до демонстрации мы увидели, как несбыточны были розовые надежды задумавших ее революционных рабочих, но отступать было уже поздно… Вечером 4 декабря собрание, на котором, кроме нас, землевольцев, были влиятельнейшие рабочие с разных концов Петербурга, почти единогласно решило, что демонстрация должна состояться, если на ней соберется хотя бы несколько сот человек. На этом же собрании была предложена и одобрена мысль о красном знамени…»
Его и поднял 18-летний рабочий фабрики Торнтона Яков Потапов.
Недолго оно полыхало над площадью. Со всех сторон уже слышались полицейские свистки и ругань. Придерживая шашку, бежал пристав. Спешил за ним городовой Есипенко. Не отставали другие городовые. А следом за ними надвигались плотной стеной «добровольные помощники»: дворники, извозчики, носильщики Гостиного двора… Все молодцы дюжие, до драк охочие, выслужиться — тем более!
Яков Потапов быстро затерялся в толпе. Демонстранты построились в широкую колонну и двинулись к мосту через Екатерининский канал.
Кто-то запел «Марсельезу», сотни голосов подхватили песню.
А на пути уже стояли конные городовые.
Плеханова демонстранты уберегли. Ему удалось скрыться и избежать ареста. Потапова же схватили, избили и, всего окровавленного, приволокли в полицейский участок.
«Дело о преступной демонстрации, бывшей на Казанской площади 6 декабря 1876 года» в царском суде разбиралось целую неделю. Прокурор постарался докопаться до сути. «Демонстрация была задумана от начала до конца, — говорил он, — кроме того, все, что было задумано, приведено в исполнение, не удалось только распространить беспорядок далее, т[о] е[сть] выйти на Невский проспект, одну из оживленнейших улиц С.-Петербурга, и тем еще более развить, хотя бы по внешности, движение, долженствовавшее иметь окраску движения рабочего».
Шестеро обвиняемых были приговорены к каторжным работам, другие — к ссылке в Сибирь.
Якову Потапову выпала иная участь. Он и его товарищ рабочий Матвей Григорьев считались еще несовершеннолетними. (По законам Российской империи совершеннолетними считались люди, достигшие двадцати одного года.) Им двоим да еще 23-летнему рабочему Василию Тимофееву ссылка в Сибирь была «всемилостивейше» заменена «разосланием в отдаленные монастыри на покаяние». Срок «покаяния» определялся в 5 лет. В приговоре указывалось, что ссылаются Потапов, Григорьев и Тимофеев «с поручением их особому попечению монастырского начальства для исправления их нравственности и утверждения оных в правилах христианского и верноподданнического долга».
Синод — главное церковное учреждение России — 2 месяца искал, куда бы послать Потапова, и выбрал наконец Спасо-Каменский монастырь под Вологдой.
Повезли Яшу Потапова по каналам Мариинской системы, по Ладоге, по Свири, по Онежскому озеру, по Белому… 40 дней везли, пока не причалили к берегам Кубенского озера — к стенам Спасо-Каменской обители.
Епископ Вологодский Феодосий повелел «бунтаря» в келью заточить, приставил к нему самых опытных монахов-«перевоспитателей». И началось!.. То проповеди, то молитвы, то увещевания. Недели не прошло — до того монахи Потапову надоели, что хоть беги! Только не убежать ведь. Отвернется он от своих «наставников» лицом к стене и молчит. А то наоборот: смеется им в глаза. Да еще и поколотить грозится.
Два года бились монахи с «бунтарем» — из сил выбились. Сам Феодосий не выдержал, в Петербург письмо отправил: дескать, сей преступник для монастыря зело опасен, «распространяет антиправительственные взгляды, разлагает монашескую общину». Просит Феодосий: заберите вы от нас сего грешника, паки присмотр за ним «требуется не монастырский, а строгий полицейский».
Из Синода письмо епископа переправили шефу жандармов Дрентельну. Порешили совместно: отправить Якова Потапова в Соловецкий монастырь. Тот монастырь, что и говорить, построже. Среди студеного Белого моря на острове стоит.
22 июля 1879 года привезли Якова в Соловки. Настоятель, архимандрит Мелентий, над жильем для узника долго не задумывался. Есть у монастыря под каменными стенами мешки земляные, есть темницы в башнях, есть кельи, на каменные гробы похожие. В одну из них и кинул Якова. «Воспитателем» приставил иеромонаха Паисия — хитрого, злобного. Поклонился Паисий архимандриту, пообещал сломить упрямого грешника.
Только не таков был первый красный знаменосец, чтобы монахам сдаться. Ни тесные сырые стены, ни сладкоголосые монашьи речи не могли свернуть его с пути, который он еще мальчишкой выбрал. В долгие холодные ночи вспоминал он деревню свою Казнаково, что осталась темнеть худыми избами на Тверской земле, вспоминал детство свое голодное, вспоминал, как четырнадцати лет ушел из родного дома в город, в артель записался, на одних нарах спал с ткачами, красильщиками, железнодорожниками… Хорошего человека встретил там, мастерового с фабрики Торнтона Петра Алексеева. Услышал раз, как тот частушку спел, — и сразу поверил молодому ткачу. Озорная была частушка, колючая:
Столица наша чудная
Богата через край.
Житье рабочим трудное,
Миллионерам — рай!
А вечером как-то Алексеев такие стихи прочитал — мурашки по спине побежали!
Эй, работники, несите
Топоры, ножи с собой!
Смело, братья, выходите
За свободу в честный бой!
Справедлив был Петр Алексеев. К хозяевам, к порядкам царским непримирим. Умел за рабочее дело постоять. А ему, Яше Потапову, доверял. Потом даже разные поручения давал, тайные.
Старался Яша, выполнял их толково — с задоринкой, с хитринкой. Но однажды все-таки попался. В Киеве. Сцапали его жандармы. Уж как они вокруг него кружили тогда! И стращали, и денег сулили, и вопросами разными путали, сбивали с толку. Только ни разу он, Яша, не проговорился. Поверили «фараоны», что и не знает он ничего, выслали на поруки к отцу.
Недолго он тогда дома пожил. Что в деревне делать? Тишь, глушь, скукота, да и есть нечего. Опять удрал. В Питер. Устроился на фабрику Торнтона, думал там Петра Алексеева